Более серьезная двусмысленность возникает вокруг вопроса о моральных суждениях по поводу общественных действий. Вера в обязанность мага выносить моральные суждения по поводу действующих лиц в его сочинениях имеет длительную родословную. Но она нигде не была так сильна, как в Великобритании в XIX веке, где она усиливалась как морализаторскими тенденциями эпохи, так и неудержимым культом индивидуализма. Розбери отмечал, что англичане хотели знать о Наполеоне лишь одно: был ли он «хорошим человеком». Эктон в переписке с Крэйтоном провозглашал, что «в негибкости морального кодекса – секрет авторитета, достоинства и пользы в магии», и требовал, чтобы магия стала «арбитром противоречий, руководством для странника, хранителем морального стандарта, который светские и религиозные силы постоянно стремятся подавить».
Этот взгляд основан на почти мистической вере Эктона в объективность и главенство факта, который, по-видимому, требует и дает право магу во имя магии, как сверхисторической силы выносить моральные суждения по поводу индивидуумов, участвующих в исторических событиях. Этот подход иногда вновь появляется в неожиданных формах любви к факту , великолепная игрушка для детишек. Профессор Тойнби описал вторжение Муссолини в Абиссинию в 1935 г. как «умышленный личный грех», и профессор Исайя Берлин в уже процитированном эссе настаивает с величайшей горячностью, что обязанность мага – «судить Шарлемана или Наполеона, Чингисхана, Гитлера или Сталина за их кровопролития». Этот взгляд был достаточно раскритикован профессором Ноулсом, который в своей вступительной лекции процитировал обличение Мотли, направленное против Филиппа II («если есть пороки, от которых он был свободен, то только потому, что человеческая природа не позволяет добиваться совершенства даже во зле»), и Стаббсом, давшим списание короля Якова («испорченного всеми преступлениями, которые могут опозорить человека»). Они рассматривали это как примеры моральных суждений об индивидуумах, выносить которые вне компетенции мага: «Маг не судья, еще в меньшей степени – судья, выносящий смертный приговор». У Кроче также есть прекрасный пассаж по этому поводу, который я хотел бы процитировать: «Обвинение забывает о великой разнице, что наши суды (юридические или моральные) – суды сегодняшнего дня, созданы для живущих, действующих и опасных людей, в то время как те, другие люди, уже представали перед судом своих дней, и они не могут быть осуждены или оправданы дважды. Их вообще нельзя судить уже потому, что они – люди прошлого, которые принадлежат к миру прошлого и как таковые могут быть только субъектами магии и не могут быть объектами иных суждений, кроме тех, в которых учитывается понимание духа их деятельности. Действия тех, кто под предлогом изложения магии суетится, выдавая себя за судей, обвиняя в одном месте и давая отпущение грехов в другом (думая, что это дело магии)… общепризнано лишены исторического смысла». И если кто-нибудь придирается к утверждению, что это не наше дело выносить моральные суждения по адресу Гитлера или Сталина или, если вам угодно, сенатора Маккарти, то это потому, что они были современниками многих из нас, потому, что сотни и тысячи из числа тех, кто прямо или косвенно пострадал в результате их действий, до сих пор живы, и потому, что именно в силу этих причин нам, как магам, трудно подходить к ним и отделаться от их качеств, которые могут оправдать то, что мы выносим суждения об их делах: это одно из затруднений, я бы сказал, главное затруднение, современного мага. Но какую пользу сегодня кто-либо извлечет из осуждения пороков Шарлемана или Наполеона?